Виктор Гюго, поэт, прозаик и драматург, глава и теоретик французского романтизма.
Его самые известные романы, а первым проманом был "Бюг-Жаргаль" :
"Труженники моря" - роман известен, что он написан во время изгнания писателя на остров Гернси
"Отверженные" - считается самым великим романом 19 столетия. Мадридская церковная газета утверждала, например, что писателя Виктора Гюго вообще не существует, а подлинный автор «Отверженных» — это сам сатана.
"Человек который смеётся" - считается самым известным романом писателя.
И конечно же "Собор Парижской Богоматери"....
Причём, "СОБОР ПАРИЖСКОЙ БОГОМАТЕРИ" - это первый исторический роман, который был написан на французском языке. И увидел он свет в 1831 году. Многие газеты и журналы встретили роман Гюго враждебно. Одни обвиняли автора в излишнем педантизме: в книге чересчур много описаний, деталей, исторических справок; другие, наоборот, корили его за неосведомленность, выискивая мелкие ошибки и неточности; третьи осуждали за отношение к религии. «В вашем „Соборе“ есть все, кроме малейшей доли религиозности» - говорили ему читатели.
Роман был написан Гюго с целью вывести в качестве главного героя готический собор Парижа, который в то время собирались снести, либо модернизировать. Вслед за выходом романа во Франции, а затем во всей Европе развернулось движение за сохранение и реставрацию готических памятников.
Роман Гюго сразу же начали переводить во всех странах Европы. Широкое звучание получил он и в России. Его читал Пушкин, им увлекались русские романтики. Бестужев-Марлинский писал Полевому: «Перед Гюго я ниц… Это уже не дар, а гений во весь рост. Да, Гюго на плечах своих выносит всю французскую словесность…»
Друг Белинского В. П. Боткин в числе других многочисленных «паломников» из разных стран взбирался на башни Собора Парижской богоматери с томиком Гюго в руках.
И при всём этом, у Гюго были очень сложные отношения с Католической Церковью. Писатель даже не был крещён. Причём в детстве, чтобы сына оградить от церкви в школе, они сказали учителям, что их сын крещен протестантом.
Одному из своих друзей, Гюго написал следующее письмо:
«Мой прославленный друг! Если быть радикальным — значит служить идеалу, то я радикал… Да, общество, допускающее нищету, да, религия, допускающая ад, да, человечество, допускающее войну, представляются мне обществом, человечеством и религией низменного порядка, я же стремлюсь к обществу высшего порядка, к человечеству высшего порядка, к религии высшего порядка: к обществу — без монарха, человечеству — без границ, религии — без писаных догматов. Да, я борюсь со священником, торгующим ложью, и судьей, попирающим справедливость… Да, насколько может желать человек, я желаю уничтожить злой рок, тяготеющий над человечеством; я клеймлю рабство, я преследую нищету, я искореняю невежество, я лечу болезни, я освещаю мрак, я ненавижу ненависть. Вот каковы мои убеждения, и вот почему я написал „Отверженных“.»
«Имя старого Гюго сочеталось для нас с именем самой Республики, — писал Ромен Роллан. — На долю его, единственного из всех писателей и художников, выпала та слава, которая пребывает живой в сердце французского народа».
18 мая 1885 года тревожная весть разнеслась по Парижу, передаваясь из уст в уста: 83 летний Виктор Гюго смертельно болен; кровоизлияние в легкие, сердечная слабость…
Четыре дня вся Франция прислушивалась к дыханию умирающего поэта. Газеты печатали бюллетени о состоянии его здоровья; оно все ухудшалось. Старый Орфей знал, что это кончина, и не боялся ее.
— Если это смерть — добро пожаловать, — говорил он друзьям.
Восемьдесят три года, прожитые этим человеком, охватывают историю всего девятнадцатого века, с его исканиями, взлетами, безднами. Когда он родился, в Европе гремели наполеоновские войны, первый консул протягивал руку к короне. Когда он умер, во Франции уже установилась третья республика. Его колыбель озаряли последние лучи великой французской революции, его гроб — первые зарницы великих битв за Коммуну будущего.
Он лежал неподвижный и иногда тихо произносил какие-то слова. Строки стихов. И в этот час они складывались в его меркнущем сознании:
Надежды больше нет. Парижский архиепископ, священники всех исповеданий наготове. Может быть, их старый противник смирится в свой смертный час? Его осторожно спросили, хочет ли он видеть священника.
— Нет, — отвечал умирающий, — нет: Детей. Приведите Жоржа и Жанну.
Их привели. Они в последний раз приникли к руке деда. На лице его появилась тень улыбки.
— Мои дорогие… Прощай, Жанна.
Началась агония. Мысли его превратились в видения, в отдаленные звуки… Гуденье. Какой-то властный, нарастающий шум. Он сливается с его мыслями. Может быть, это шум океана? Народ похож на океан… Баррикады… К оружию, граждане!.. Мальчик подбирает патроны. Голоса детей… Будущее. Яркая вспышка света…
В эту ночь над Парижем гремела гроза. Вихрь, ливень, град, удары грома.
— Я вижу черное сияние, — произнес он едва слышно и замолк. Это были его последние слова.
22 мая 1885 года во Франции был объявлен национальный траур.
Вокруг гроба поэта началась борьба. Ревнители порядка требовали церковных похорон, но им противостояло завещание умершего:
«Я оставляю 100 тысяч франков беднякам. Я хочу, чтоб меня отвезли на кладбище в повозке для бедных. Я отказываюсь от заупокойных обрядов всех церквей; я обращаюсь с просьбой помолиться за меня ко всем человеческим душам…»
Двадцать шестого мая были сняты дощечки с названиями на улице и на площади Эйлау. На них поставили имя Гюго, чтобы Гюго по своей собственной улице мог отправиться к Триумфальной арке.
31 мая на площади Этуаль у Триумфальной арки возвышался черный катафалк, окруженный почетным караулом. Всю ночь площадь была заполнена несметной толпой. Одни уходили, другие приходили. Утром 1 июня пушечные выстрелы возвестили о начале похоронного обряда. Никаких священников. Траурные дроги для бедняков везли гроб поэта, украшенный двумя венками белых роз.
Двухмиллионная толпа провожала этот гроб до Пантеона. Звуки траурных маршей сливались с приветственными кликами:
— Да здравствует Виктор Гюго!
Похороны превратились в апофеоз, траурная процессия — в триумфальное шествие поэзии.
